УТЕШЕНИЕ

ПРИ ПОТЕРЕ БЛИЗКИХ


Из писем святителя Феофана Затворника


  Полагая в основание всех своих утешений мысль, что настоящая наша жизнь не здесь, а там, святитель с особенною силою желает утвердить эту мысль в душе тех людей, которые поражаются скорбию от потери близких сердцу лиц. Вполне соглашаясь, что человеческая скорбь в данном случае вполне естественна, он говорит, однако, что всего более убивающая нас мысль, что умерших более нет, что их не стало, — есть только наш самообман: умершие живы, только живут в другом образе бытия. Да и надолго ли наша разлука? Ныне — завтра, и мы там будем.


Читать статью: 

«В плаче об умерших ничего нет неестественного и укорного, — говорит святитель — Диво было бы, если бы мать не плакала о смерти дочери.Но при этом надо знать меру: не убиваться и не забывать тех понятий о смерти и умерших, которые даются нам христианством. Умерла! Не она умерла, умерло тело; а она жива и так же живет, как и мы, только в другом образе бытия. И, надо полагать, ваша дочь дивится, что вы плачете и убиваетесь, ибо ей лучше. Тот образ бытия лучше нашего. Если бы она явилась и вы попросили бы ее войти опять в тело, она ни за что не согласилась бы. Зачем же вам вступать с нею в такое разногласие? Желать того, что ей противно? Какая тут будет любовь? Нельзя не пожалеть, что не пришлось вам в последний раз взглянуть в очи ее; последнее услышать слово от нее; последнее дать ей объятие материнской любви... Ну, вот и поплачьте. Только все же немножко. Телесные ее очи закрылись, а душевными она смотрит. Смотрите и вы на нее душою своею... Язык ее замолк, но она не лишена возможности говорить вам в сердце. Внимайте и услышите: "Мамочка, не тужи и не убивайся! Я с тобою, и мне очень хорошо". Отвечайте же и вы ей: "Ну, слава Богу, что тебе лучше". Объятия ее застыли, не прострутся более. Но она собою, как душа, может объять душу вашу, и так же тепло, как теплы обычные объятия. Отвечайте же и вы спокойно, не мятущеюся, теплою памятию о ней...


Если Бог восхотел взять — чистенькую и святую — пока не вкусила дурных благ мира, разве бороться станете с Богом? — Если не собираетесь бороться, зачем себя убивать? По вашей благочестивой преданности Богу надо только говорить: "Буди воля Твоя, Господи! Как благоволишь, так и устрой. Ибо верю, что все, что ни устроишь, будет во благо и дочери, и мне". — Молясь так, восприимите благодушие... Думаете, что если не поохать, не поахать, то это будет, будто бы, укор материнскому сердцу. Это пустое поверие. Выбросьте его из головы».

«Держа в мыслях, что в свое время и все туда пойдем, можно удерживать скорбь от свойственной ей жгучести и раздирания сердца. Вместо скорбения учитесь лучше по поводу сему памяти смертной. "Ныне он, а завтра я",— так говаривал кто-то и научился памятовать смерть». Другому лицу святитель говорит: «Вы писали, что будете очень горевать об умершей. Не горевать нельзя, а очень горевать совсем не следует. Умерла не она. Она жива, только перешла в иной мир. Так и воображайте ее, что она жива, только в другом месте и в другом виде. Можно бы скорбеть, если бы не было основания веровать, что она обретет милость у Господа. Какие на ней грехи? Веровала и работала Господу, сколько сил было. Как нет человека без греха, то были, конечно, и у ней свои. Но вот Господь послал болезнь тяжеловатую... и ею истребил все эти грехи, грехи немощи и неведения. Зачем же после сего останется карать ее правде Божией? Не сомневаясь же, что она обретет милость Божию, какой смысл будет в плаче и сокрушении безмерном?!. Лучше молитесь и молитесь с духом покойным и богопреданным... Надолго ли разлука?!  Ведь, ныне — завтра, и мы туда же перейдем. Да будет Господь милостив ко всем нам!»


Об одном, очевидно, хорошо знаемом еще при жизни и добре почившем некоем С, преосвященный святитель так утешал его скорбящих родственников. 


«Упокой, Господи, душу усопшего С. Путь совершен добре, путник радостно входит в родной дом... Плавание кончено, ненужная ладья разбита и брошена, а пловец пошел с накопленными товарами к Царю Града великого, чтобы получить должное. А мы здесь сидим... Ну, что же нам теперь плакать или еще что? Я думаю — надо радоваться за С. Слава Тебе, Господи! Не будет уже более маяться на этой прескучной и прескудной всем земле... Может быть, за себя плакать надо? Не стоит! Много ли тут осталось? День, другой, — и сами туда пойдем. Я всегда был такой мысли, что на умерших не траур нужно надевать, а праздничные наряды... А у нас все кверху ногами перевернулось... Что останкам — телу умершего — надо отдать некий почет — это совершенно справедливо. Но зачем, насмотревшись на умершее тело, как оно безобразно, бесславно, воображают и самого покойного таким, как его тело? Этот самообман и раздирает сердце. Чтобы не раздирать сердце, надо этот самообман разогнать... Потом придет в голову сырая могила, мрачная... А он, покойный, в светлом месте, в полном состоянии отрады... К довершению горя думаем: умер, не стало... А он и не думал переставать быть. И все так же есть, как был вчера, накануне смерти, только тогда ему хуже было, а теперь лучше. Что его не видать, это не потеря.


Он бывает тут же... Отшедшие быстродвижны, как мысль. Я думаю, что С. смотрит у меня из-за плеча, что я пишу и, наверное, одобряет меня... Потом он сейчас к вам... и, если увидит, что вы хмуритесь, покачает головой... Вот, скажет, мудрецы... Ничего не видят и видеть не хотят».

А вот прощальное письмо владыки к своей умирающей сестре. Нельзя не умиляться, какой живой уверенностию в будущую загробную жизнь, с ее блаженством и покоем, дышит оно в каждом слове... Как будто праведный старец-подвижник провожает свою сестру не в неведомую страну, сокрытую от нас непроницаемой завесой, а куда-то совсем в недалекий путь, где ожидает ее радостное свидание близких и родных, которым святитель от себя посылает привет и поклон, успокаивая в то же время умирающую, что их разлука не будет продолжительна: «день, другой — и мы с тобой!»


«Прощай, сестра, — пишет он. — Господь да благословит исход твой и путь твой по твоем исходе. Ведь ты не умрешь. Тело умрет, а ты перейдешь в другой мир, живая, себя помнящая и весь окружающий мир узнающая. Там встретят тебя батюшка и матушка, братья и сестры. Поклонись им и наши им передай приветы и проси попещись об нас. Тебя окружат твои дети с своими родственными приветами. Там лучше тебе будет, чем здесь. Так не ужасайся, видя приближающуюся смерть: она для тебя — дверь в лучшую жизнь. Ангел Хранитель твой примет душу твою и поведет ее путями, какими Бог повелит. И будь крепкой верой, что Господь и Спаситель все грехи кающихся изглаждает. Изглаждены и твои грехи, когда покаялась. Эту веру поживее восстанови в себе и пребудь с нею неразлучно. Даруй же, Господи, тебе мирный исход. День, другой — и мы с тобой! Скоро свидимся. Потому не тужи об остаю¬щихся. Прощай! Господь с тобой!»

 

Как молиться о самоубийцах


Оптинские старцы разрешали на келейной молитве поминать даже самоубийц, за которых по 14 правилу Тимофея Александрийского не может быть приношения в Церкви. Так, старец Леонид, в схиме Лев, одного из своих учеников (Павла Тамбовцева), у которого отец окончил жизнь самоубийством, так утешал и наставлял: «Вручай как себя, так и участь родителя, воле Господней, премудрой, всемогущей. Не испытывай Вышняго судеб. Тщися смиренномудрием укреплять себя в пределах умеренной печали. Молись всеблагому Создателю, исполняя тем долг любви и обязанности сыновней, — по духу добродетельных и мудрых так:


Взыщи, Господи, погибшую душу отца моего: аще возможно, помилуй. Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне в грех молитвы сей моей, но да будет святая воля Твоя.


Молись же просто, без испытания, предавая сердце твое в десницу Вышняго. Конечно, не было воли Божией на столь горестную кончину родителя твоего: но ныне он совершенно в воле Могущего и душу и тело ввергнуть в пещь огненную, Который и смиряет, и высит, мертвит и живит, низводит во ад и возводит. При этом Он столь милосерд, всемогущ и любвеобилен, что благие качества всех земнородных пред Его высочайшей благостью — ничто. Для сего ты не должен чрез¬мерно печалиться. Ты скажешь: "Я люблю моего родителя, почему и скорблю неутешно". Справедливо. Но Бог без сравнения более, чем ты, любил и любит его. Значит, тебе остается предоставить вечную участь родителя твоего благости и милосердию Бога, Который, если соблаговолит помиловать, то кто может противиться Ему?»


Другой Оптинский старец, иеросхимонах Амвросий писал одной монахине: «По церков-ным правилам поминать самоубийцу в церкви не следует, а сестра и родные могут молиться о нем келейно, как старец Леонид разрешил Павлу Тамбовцеву молиться о родителе его. Выпиши эту молитву... и дай ее родным несчастного. Нам известны многие примеры, что молитва, переданная старцем Леонидом, многих успокаивала и утешала и оказывалась действительною пред Господом».


О нашей отечественной подвижнице схимонахине Афанасии повествуется, что она, по совету Дивеевской блаженной Пелагеи Ивановны, трижды постилась и молилась 40 дней, прочитывая ежедневно по 150 раз молитву «Богородице Дево, радуйся» за своего в пьяном виде повесившегося брата и получила откровение, что по ее молитве брат освобожден от мучений. Так, вообще всякий молитвенный подвиг, совершаемый в память живых или усопших, будет угоден Господу и принесет несомненную пользу не только тем, в память кого он совершается, но и тем, кто его совершает.


Было бы только желание потрудиться ради любимых собратий, было бы усердие к молитве да смирение и послушание Святой Церкви. Тогда и без нарушения уставов церковных будут найдены способы и возможности излить нашу к усопшим любовь в молитве о них. Поминовение усопших, по смирению и за послушание Святой Церкви, перенесенное на нашу домашнюю и келейную молитву, будет ценнее в очах Божиих и отраднее для усопших, чем совершенное в храме, но с нарушением и пренебрежением уставов церковных. Особенное внимание должно быть обращено на совершение в память усопших милостыни, которая, по словам праведного Товита, избавляет от смерти и не допускает сойти во тьму...

И ветхозаветные люди творили милостыню в память усопших, но только с некоторыми ограничениями. «Раздавай хлебы твоя при граде праведных, — наставляет сына праведный Товит, — но не давай грешникам». Всеобъемлющая христианская любовь уничтожает эти рамки. Прп. Федор Студит советует творить милостыню и за еретиков, а Оптинские старцы заповедуют то же делать и за самоубийц.